Мкртич Шахдинарян или Мико – сооснователь TbilisiPride, организации, выступающей за права ЛГБТИК. TbilisiPride реализует социальные проекты, выступают за изменение политики и законодательства, защищают права ЛГБТИК и занимаются организацией ежегодных гей-прайдов в столице Грузии. В 2019 году провести запланированный парад в Тбилиси помешали протестующие, напав на участников шествия. Тогда полярность во взглядах грузинского общества привела к десяткам пострадавших.

МИСК поговорил с Мико о TbilisiPride, работе в правозащитных проектах, о принятии себя, о непонимании в обществе и о законах, которые не всегда работают.

– Расскажите, пожалуйста, о себе?

– Меня зовут Мико. Я родился в маленьком городке Грузии с населением две тысячи человек. Когда мне был один год, вся семья переехала в Тбилиси. Я рос на окраине города в хрущёвке, у меня было обычное постсоветское детство. Родители меня не отправляли в детский сад, хотя мои брат и сестра ходили. В шесть лет я пошёл в школу. В восемнадцать лет поступил в универ, и в принципе тогда у меня внутри появились мысли о том, что я необычный, во мне что-то не так. Я думал, что это плохо, что я хуже, чем другие.

Постепенно я начал читать на эту тему литературу, смотреть влоги. В какой-то момент меня озарило, что я бисексуал. Мне нравились и мальчики, и девочки, конечно, не одновременно, а зависело от человека, с которым я общался. Но гендер не имел значения для меня.

Потом я пошёл в одну организацию, которая занималась защитой прав ЛГБТ. Но там у меня не получилось поработать, так как организация хотела покинуть страну из-за большого давления со стороны общества. Сейчас из этих людей в стране почти никого не осталось. Потом я работал в ЛГБТ Грузия, еще была Tanadgoma, что в переводе с грузинского «поддержка». Они работают с правами, которые связаны со здоровьем, поддерживают ЛГБТ- и транс-сообщество.

– Если можете, поделитесь своей историей. Как произошёл ваш каминг-аут? Как к этому отнеслись ваши близкие люди?

– Я всегда думал сделать каминг-аут , так как у меня было две жизни, и я чувствовал, будто обманываю своих близких. Это чувство вины меня терзало. Самая важная для меня фигура – мама, отношения с ней самые близкие. Я долго думал, как сказать, но в какой-то момент я был вынужден это сделать.

Случилась такая ситуация: моя тётя увидела меня на одной из протестных акций, где мы требовали МВД защищать нас так же, как и других граждан Грузии, ведь мы тоже платим налоги, и это их обязанность – защищать нас. Многие СМИ транслировали эти акции, и тётя меня увидела, позвонила  маме и сказала: «Посмотри, рядом с кем он стоит, пригляди за своим сыном». Когда я вернулся домой, мама плакала и попросила рассказать ей всё, что там было. Я сказал, что был на митинге. Она попросила не ходить туда – я ответил, что это моё право. У неё возникало всё больше и больше вопросов, и в итоге я ей всё рассказал. После этого она ещё очень много плакала.

Один раз мы с мамой вдвоём поехали в село, где раньше жили бабушка с дедушкой. Два дня мы разговаривали на эту тему, обсуждали моё формирование и то, что ничего плохого в детстве со мной не происходило. До этого мама думала, что со мной произошло какое-то насилие или, возможно, внутри я себя чувствую девушкой. Потихоньку мы это всё обсуждали, я точно знаю, что моя ориентация сформировалась после переходного возраста, у меня не было секса до восемнадцати лет. Первый поцелуй у меня был с девушкой в пятнадцать-шестнадцать лет. Мама долго думала и в конце сказала, что всё равно это не принимает и считает это неестественным. В её голове это не укладывалось, для моей мамы любовь обязательно должна заканчиваться ребёнком. Она думала, что у ЛГБТ-людей обязательно должны быть татуировки, пирсинг, что они ходят в казино, употребляют наркотики, ходят в стрип-клубы. Конечно, это есть, но это происходит и с гетеросексуальными людьми, это никак не зависит от ориентации.

Хочу сказать, что я сам себя принимал около трёх месяцев, затем ещё два года я всё это изучал, поэтому я понимал, что мама сразу не примет это. Сейчас прошло примерно год- полтора с моего каминг-аута, и она до сих пор открыто не хочет говорить об этом. Папа мне сказал одно: он хочет, чтобы я был счастливым, но он хотел бы, чтобы я создал семью.

Наше общество очень консервативно в этом плане. Происходит это из-за большого количества голосов взрослых людей, которые активно участвуют во время выборов. Молодёжь не верит в выборы, в итоге мы получаем 30-50% активности на выборах, и большая часть [голосующих] – взрослые люди. Обычно социологи говорят, что такие взгляды меняются за сорок лет, и я думаю, что через пятнадцать-двадцать лет в Грузии будет другая ситуация. Я уже не буду молодым, но я точно буду знать, что уже нет такой ненависти.

– Расскажите об истории создания TbilisiPride?

– В конце 2018 года мы создали TbilisiPride. Сначала у нас не было офиса, нас  было 6-8 человек. Мы работали без зарплат и у некоторых была какая-то обычная работа, например, я работал гидом, у кого-то были накопления. В течение 6-8 месяцев мы не получали никаких грантов. Но в консервативных газетах писали о том, что мы получили грант от фонда Сороса, что мы сатанисты. Мы не останавливались и потихоньку создали свою структуру.

В 2019 году наши сотрудники получали угрозы, им присылали сообщения с текстом: «Мы найдём вашу семью», «Мы искалечим ваше лицо». Мы обращались в полицию, но они сразу сказали, что не смогут отследить того, кто прислал эти сообщения. Сейчас это дело до сих пор не закрыто. Думаю, оно не закроется либо закроется без состава преступления.

– Чем занимается организация? Какие проекты у вас есть?

– НПО работают посредством доноров. Допустим, выделяется десять тысяч евро на шесть месяцев для реализации проекта, и мы всё это расписываем: заработная плата, конференции, видео-материал. Также краудфандинг, у нас есть PayPal, и туда со всего мира люди могут зачислять деньги. Этими деньгами мы обычно помогаем транс-людям, которые в данный момент не могут платить за свои счета, аренду жилья, медицинские процедуры, но, конечно, сюда не входят какие-то косметические процедуры.

В 2020 году мы начали проект помощи родителям ЛГБТ-детей. До этого такой проект делала другая организация, но там было только пять участников: четыре матери и один отец. В прошлом году мы собрали пятнадцать родителей, и я был куратором этого проекта. Основным опытом, который мы получили, было то, что у этих родителей улучшились отношения с их ЛГБТ-детьми. До этого они не могли об этом разговаривать, а у некоторых даже не было каминг-аута.

Одна из девушек рассказала маме прямо на проекте, когда мы были в Боржоми. Там она сделала свой каминг-аут и, конечно же, плакала не только её мама, но и все родители, потому что наконец-то произошло какое-то взаимопонимание и мир между родителями и детьми. До этого у родителей были такие же взгляды, как и основной массы общества, мол, ЛГБТ-люди хотят, чтобы никто не размножался, чтобы у всех был публичный секс. На самом деле ЛГБТ-люди хотят, чтобы их не осуждали за цвет волос или за то, с кем они хотят быть.

У нас были встречи с психологом, где родители могли задать свои вопросы. Сейчас уже прошло около девяти месяцев с окончания проекта, и эти родители очень благодарны нам. 3 марта мы отправили всем родителям букеты с открытками и фото с нашего тренинга. На проекте было тридцать человек, из них пятнадцать – родители, остальные – либо дети, либо братья, сёстры. Нужно сказать, что некоторые родители стали активно поддерживать ЛГБТ-сообщество в социальных сетях и даже в случае протеста они готовы выйти, не стесняясь постоять за своих детей. Мне кажется, это хороший результат. Мы продолжим этот проект в апреле.

Ещё у нас есть проект, связанный с политическими партиями. Мы сейчас боремся за подписание меморандума. Суть меморандума в неиспользовании hate speech (англ. язык вражды – публичное высказывание, в котором выражается ненависть, оскорбление по отношению к какой-либо группе людей или её представителям) в публичных выступлениях политиков, чтобы те неверные мысли, которые есть в обществе, не подкреплялись их словами. В Грузии люди не понимают, что такое гендерное равенство. Люди думают, что это значит, что мужчина должен исполнять какие-то женские обязанности, а женщина должна делать то, что обычно делает мужчина.

Следующий проект связан с масками. После начала пандемии, примерно через месяц, наша организация была в панике, нам пришлось отменить или сдвинуть большое количество мероприятий. Всё было закрыто, и мы не имели права что-то организовывать. Мы начали активно писать донорам, так как не знали, что делать. Все доноры вошли в наше положение, и никто не требовал средства обратно.

Мы организовали кризисный фонд и начали делать наши красивые, цветные маски. Мы не продавали их, но был минимальный вклад около пяти лари или двух долларов. Тем, кто делал этот взнос, мы дарили эти маски. Благодаря этим средствам мы помогли тринадцати людям, у нас получилось оплатить два-три месяца аренды их жилья.

– Как был организован парад в 2019 году? С чем вы столкнулись при его подготовке?

– В 2019 году у нас был первый прайд. Он не был большим, мы планировали восемьсот человек. Но [были] огромные протесты против прайда. Даже телекомпании, которые брали у нас интервью, через день переместили свой фокус на протестные акции. И мы сделали объявление, что из-за протестов мы переносим прайд на две недели. Но эти протесты не остановились. Из-за проявления силы со стороны правительства – слезоточивый газ, резиновые пули – четыре человека потеряли глаз. Это был огромный скандал, и протесты продолжались всё лето.

Но мы всё же сделали маленький прайд. МВД сказали, что не смогут нас защитить, так как ультраправые движения очень сильны, и полиция не сможет их остановить. Был пример 2013 года, когда было несколько ЛГБТ-активистов и около десяти тысяч православных людей, которые говорили, что ЛГБТ-люди должны умереть, их нужно закидать камнями. Тогда полиция не смогла их удержать. Но многие люди, и я в том числе,  думают, что полиция специально не задерживала их, потому что для нашего нынешнего правительства, которое является популистским, очень важны голоса этих людей во время выборов.

Толерантность к ЛГБТ людям не очень популярная позиция в Грузии, особенно, если ты политик. Говоряхщих, что ЛГБТ-права – тоже права человека, и не надо их ущемлять, и они достойны нормальной жизни, как и другие люди – таких политиков можно посчитать на пальцах. Православная церковь тоже имеет очень большой вес в обществе. Из них очень маленькая часть имеет мнение, что ЛГБТ люди – это тоже люди, Божьи дети, и их нельзя бить за ориентацию или гендерную идентичность.

Хорошая новость в том, что мы уже много лет в этой сфере и знаем, как бороться за наши права, чего ожидать от этих консервативных, ультраправых групп и православной церкви.

– Какие проекты вы планируете в дальнейшем?

– Сейчас наша задача – подписание меморандума. Мы хотим, чтобы его подписали 17 мая, в день борьбы с гомофобией.

Также летом мы хотим провести квир-фест, где неделю будут проходить различные активности: концерты, политические выступления, конференции, кинопоказы.

Но нашей основной целью всегда является борьба за наши права, и мы гордимся тем, что мы работаем открыто, наш флаг виден на улице. Мы не просто так боролись за это несколько месяцев, были и шантаж, и угрозы, но мы не сдаёмся.

– Вы рассказали о вашем проекте, связанном с правительством. В 2014 году был принят закон, запрещающий дискриминацию граждан Грузии по любому признаку, и был создан Департамент по защите прав человека при МВД. Работает ли закон?

– Да, в МВД была маленькая рабочая группа, которая работала с правами человека, и она была более толерантна к ЛГБТ-сообществу, чем в целом МВД. Да, это правда, и как-то это нам помогло, но девушка, которая была главой этой группы, сейчас уже там не работает. Сейчас там новые кадры, уже менее сенситивные.

Что касается антидискриминационного закона, он был частью пакета для либерализации визового режима с ЕС. Если бы мы не приняли этот закон, то мы бы не смогли сейчас ездить в Европу без визы.

Да, в этом законе прописано, что вне зависимости от гендерной идентичности, сексуальной ориентации, религиозной или этнической принадлежности никто не должен подвергаться дискриминации, все граждане равны. Но у правительства не было программы имплементации (прим. ред. имплементация – фактическая реализация международных обязательств на внутригосударственном уровне), [того], как этот закон будет внедряться, как сделать так, чтобы все правоохранительные органы понимали этот закон правильно и использовали по назначению.

После принятия закона было много случаев, когда избивали гей-человека из-за одежды, серьги. Был случай, когда человек говорил про патриарха Грузии, а другому не понравились его высказывания, и он его избил. Представьте, просто из-за слова избили человека. Это значит, что в нашей стране ты не можешь даже высказать своё мнение. Я думаю, критиковать можно всех, даже если это патриарх, но нельзя за это бить. Нужно просто говорить: «Я не согласен с тобой», «Я не принимаю твоё мнение».

Через несколько лет после принятия антидискриминационного закона было прописано в конституции, что брак – это союз между мужчиной и женщиной. И есть много примеров, когда для рождения ребёнка вступают в брак мужчина и женщина с разной ориентацией, при этом они живут со своими партнёрами, но ребёнок знает, кто их биологические отец и мать. Даже в нашей организации есть такой случай: девушка живёт сейчас со своей девушкой, но у неё есть ребенок от прошлого брака. Ребёнку семь лет, он всё понимает, знает, кто его отец, и осознаёт, что нынешняя партнёрша мамы – девушка, и они любят друг друга.

Над материалом работала: Динара Джумаева